Блокадный дневник Надежы Леонидовны Михалевой (Касаткиной)
Среди оцифрованных документов этого проекта обнаружился блокадный дневник Надежды Леонидовны Михалевой. Исходя из того, что написано в сопроводительной записке материалы дневника опубликованы в статье 2006 году, а оригниал записей хранится в архиве научно-исторических документов.
Издание: Т.А. Пострелова. Выписки из дневника Н.Л. Михалевой (1941-1943 гг.) // Женщина и война. О роли женщин в обороне Ленинграда. 1941-1944 гг. Сборник статей. СПб: Издательство С.-Петербургского университета, 2006. С. 299-310.
Оригинал блокнота М.А. Малых с выписками из дневника Н.Л. Михалевой хранится в: ЦГАИПД СПб. Ф. 8921. Оп. 1. Д. 196.
Затрудняюсь сказать, является ли опубликованный дневник полным и как текст попал в архив. Скопировала текст на всякий случай и помешаю в этот блог.
На фото - Надежда Леонидовна накануне войны, в конце 1930-х годов. В начале войны ей было 62 года.
1941
12 ноября.
Всё еще живем, тянемся, дышим еще. Но организм слабеет, исхудали все страшно. И если б еще только голодание, а то вот это ежечасное ожидание смерти то ли от артобстрела, то ли от бомбы? На тебя может обрушиться дом. И всё это каждый вечер упорно и методически, часов с 7-8 начинается. Ужасно!.. Как перенести всё это, как не сойти с ума! Меня всегда трясет как в лихорадке, дом при падении бомб содрогается, как от землетрясения, и этот вой снарядов и лай зениток и звук падения бомб 3, 4, 5 подряд одна за другой и ты не знаешь — куда? Так близко, что невольно втягиваешь голову в плечи. Боже милостивый, будет ли когда-нибудь этому конец, и доживем ли мы до радостного дня заключения мира?! Надежд на это почти никаких.
16 ноября.
Еще одна ночь пережита. И мы увидели сегодня утро. Вчера вечером было ужасно: при входе в газоубежище нас с Верой откинуло волной, у меня выбило из рук узел с вещами, и в темноте я его не могла найти. Меня ослепил огонь, и я слышала визг пронесшейся мимо бомбы, и на нас посыпались стекла с лестницы, и затем, то там, то тут рядом шлепались и разрывались бомбы. Много разрушено снова домов совсем близко на Литейном, на ул. Чайковского. Нервы натянуты до последней степени. Это поминутное ожидание смерти и гибели близких ужасно! Вот не знаю ничего о Коле, он ночь дежурил на работе в Лесном, о Борисе и его семье тоже ничего не знаю. Живы ли они?! Телефон не работает, трамваи не ходят, всё разбито...
...Как шумно и светло, и весело бывало у нас здесь в этой квартире! А сейчас... окна забиты фанерой, темно, холодно, пусто, везде связанные узлы и чемоданы. Голодно...
...Сбросили фугасную бомбу на дом 22. Это через 2 дома от нас; убитых 10 человек и много раненых. Наш дом так и закачался, и нас закачало. Эту ночь совсем не дали спать... Боже, кончится ли это когда-нибудь?! и доживем ли мы до мира? Вряд ли. Слишком это было бы невероятно. Хлеба сбавили. Нам с Верой по 150 гр., рабочим по 300.
24 ноября.
Мы всё еще живем! Вчера доели последнюю крупу. Осталось немного картошки (дней на 10) и зеленых листьев капусты соленых. Хлеб уже по 125 гр., Николаю Павловичу и Коле по 250 гр. Я совсем ослабла. Во рту сухота и горечь.
...Сегодня я спала, оказывается, с покойником. Мой сосед в газоубежище Митрофан Иванович тихо скончался. А вчера до 9½ мы с ним разговаривали...
Коля ездил менять, взял хорошие сапоги и еще кое-что. Всё привез обратно. Нигде ничего нет. Боже, что-то будет с нами и долго ли можно выдержать такую жизнь... Тяжко!
Вчера простояла на морозе 5 часов с 12 до 5 ч. — я была 2354 номером за томатным соком, но его, конечно, не хватило, и ушла ни с чем… И я, и Ник. Пав., и Борис превратились в скелеты… Боже, спаси нас!
2 декабря.
Мы всё еще живем, и это чудо… Нет слов, чтобы передать все то, что мы переживаем…Целые дни и ночи в газоубежище, как мышь в мышеловке, и ждешь ежеминутно, что тебя пристукнет, и думаешь о своих — где они, живы ли?
18 декабря.
Всё еще живем! 2 декабря, после того, как я писала, разбомбило д. 27 напротив нас и 4 декабря к нам пришла оттуда женщина с ордером. Я ее поместила на свою кровать, в свой уголок… Вот уже неделю сидим без света, вода идет, и то не всегда, только в кухне, уборная и ванная не работают, трамваи не ходят, Коля по 18 км ходит пешком, изматывается. Я исхудала до неузнаваемости. Не сплю теперь дома, так как морозы — 20°. Сегодня на ул. Рылеева попала под артобстрел и бегом бежала домой. Говорят, под Москвой их отгоняют. Господи, хоть бы и отсюда отогнали! Хоть бы не было этого обстрела, хоть бы подвезли продовольствия! Народ мрет с голоду тысячами. Борис съел своего котенка и просит нашего, сердится, зачем мы усыпили Дымку. А Малыша я не даю. Заходил два раза художник Чахров — это жутко — скелет со страшными глазами, которых я боюсь. Ждет, чтоб его накормили, а мне нечем. И так ходят сюда и Колины товарищи, и Чижевский, и Зеленский, и Новорусская, и все ждут какого-нибудь куска, и всех их жаль, и я уделяю что могу. У нас самих ведь все запасы уже подобрались... В эту декаду нам с Верой дали по карточкам по 150 гр. мяса. Хряпу — капустные листья — доедаем завтра, картошки осталось на 2-3 обеда; кормовую свеклу, редьку давно съели; круп давно нет никаких. Что мы будем есть! Господи, спаси нас! И долго ли еще будет тянуться этот ужас?! Уже 4-й месяц под обстрелом... Хотим эвакуировать Колю с Политехническим институтом в Томск, но пока еще эвакуация не производится, и так жутко, многие погибают. Надо 200 км идти пешком, инвалидов берут на грузовики, и многие из них проваливаются под лед, тонут. Дорога вся разворочена, рельсы и шпалы увезены, нарыты надолбы (так говорят!) и под обстрелом поправлять не дают.
30 декабря.
Вот и Новый год, и мы всё еще живы. Блокада, артобстрел и бомбежка всё еще продолжаются... Стоят жуткие холода. Город пустынен, тих. Трамваев нет, света нет. Только очереди стоят и [часто случается] что люди падают и умирают. Видишь, как по улице везут, везут на санках без гробов, завернутые во что попало, скрюченные трупы и просто бросают их между могил, потому что зарыть их соглашаются только за продукты, а ни у кого ничего нет. Или трупы куда-то свозят и складывают штабелями. Потом на грузовиках, как дрова везут на кладбище и закапывают в общие могилы. Страшно!.. Мы доели последнюю картошку и хряпу.
За 3-ю декаду все еще не объявлена норма на крупу и на масло и, может быть, ничего и не будет. С 25 декабря прибавили, наконец, хлеба: рабочим 350 гр., служащим и иждивенцам — 200 гр. в день... Народ изголодался вконец. Приходил Юра Цимбалин, просил его накормить, так как от голода едва волочит ноги. А что я могла ему дать? Уделила ему полтарелки постного хлёбова, дала кусочек хлеба от своего пайка, да конфетку из летнего запаса. Посидел он в тепле у топящейся печки, отогрелся. У нас еще ведь дрова. А люди замерзают целыми семьями в холодных, нетопленных квартирах. Морозы стоят жуткие... Уверяют, что с января будет лучше с питанием... Опять был артобстрел и бомбежка. Сидела в бомбоубежище, так как газоубежище затопило водой, прорвались трубы... У нас 10 дней совсем не шла вода. Бегают за водой на Неву. Тащат воду на себе, обессиленные, тут же на улице или у реки падают и замерзают... Без света сидим вот уже 3 недели, тычемся, проливаем, везде поэтому грязь, так как и мести не видно. Такая мука! И не видно никакого конца! Теперь Япония борется с Америкой, Англией и Китаем… Такое кругом зверство, такой ужас, так человечество забыло заветы Христа, что жутко жить и все это видеть!.. Меня спрашивают, как переслать нам денег, а нам их некуда тратить. На деньги нечего покупать…
1942 год
7 января.
Вот и Рождество наше сегодня, но как всё ужасно и горько! Ежедневные жуткие обстрелы, в магазинах ничего нет, пустота. За декабрь мы не получили никаких жиров, ни крупы, ни конфет, одно мясо. На улицу выходить страшно из-за обстрелов. В квартире тьма. Вожусь с мигалками, для которых Коля принес машинное масло. Они всё тухнут. Бегаем с лучинами, это в Ленинграде! Часто молчит радио. И когда молчит, то страшно. Тогда чувствуешь как будто все мертвое кругом...
С января стадо не лучше, а много хуже, есть совсем нечего... На улицах валяются (буквально) трупы — на Гагаринской, 3, на Литейном лежал молодой человек. Везут на санках всё время трупы, умирают до 4 000 человек в день. И нет никакого проблеска, никакой надежды на лучшее!
Заходил красноармеец Воронов, который строил мне дачу в Токсове, он весь опух и еле ходит. Получают суп-баланду, 300 гр. хлеба и 20 гр. сахара или вместо него 10 гр. сгущенного молока или шоколаду. И всё! Второе блюдо бывает очень редко. Если есть второе — каша, то нет первого. А мы уже месяца два, как не видели никакой крупы. Сколько же еще народ может выдержать такой пытки голодом, холодом?! Боже правый, откуда у русского народа берется столько терпения, выносливости и мужества!.. Умирают и умирают. Умер бедный Яков Андреевич Чахров. Приходил 2 раза, всех я подкармливаю, отрывая от себя, но это становится уже невозможно! ...Давно лежит больным Миша Новорусский...
15 января.
Мы всё еще дышим, но уже едва волочим ноги — не люди, а скелеты и тени. Обстрелы каждый день, а то и по два раза в день. И бомбежки бывают. У В. К. Зеленского разбило дом и у них выпали все стекла, и он спит теперь на столе на службе. Ни картона, ни фанеры достать нигде все не может. Звонила вчера Зина Цимбалина, просила финские санки, отвезти Юру в больницу имени его отца, но ни у нас, ни у Ник. Пав. на службе ничего такого нет, помочь не смогли. Верно, умрет бедный, а как он меня утешал, что скоро, скоро дадут нам «санаторный паек», что блокаду уже прорвали, что будут коммерческие магазины. Но он-то уже ничего не дождется! Какое горе для бедной Елизаветы Яковлевны!.. На первую половину января дают лишь по 400 гр. муки на человека и по 200 гр. мяса и больше ничего. Ни воды, ни света, никакого транспорта, ни почты, ни газет. И радио так зловеще молчит. И о воздушных тревогах ничего не знаешь! На улицах в сугробах снега и просто на панели валяются покойники. Боже, нет никакого просвета! Неужели когда-нибудь кончится этот кошмар, и мы переживем это!..
31 января.
Вот и январь кончился, а мы всё еще пока живы, но уже не здоровы. 21 января слег Коля с плевритом, и всё лежит покорно, мой бедный... Коммунального врача могли вызвать только на 3-й день, так как там сумбур и ужас. А врач пришел к Коле на восьмой день и не врач, а студент-медик. Колю всё это время лечил частный врач. Надо «хорошо» питаться, а ведь нет ничего!.. Город мертвый и пустой, почти все магазины заколочены. Много аптек закрыто. Нет лекарств. Город не дает воды, ходят на Неву и Фонтанку. Дома с лучинами, от того много пожаров и тушить их нечем. Голодные, измученные люди тащат воду по обледенелому снегу, падают, проливают. Дома тьма кромешная и холод... замерзает вода. За хлебом тысячные очереди. Обвешивают безбожно, отрезают талоны. Вера 29 января стояла на морозе с 8 ч. 30 м. утра и вернулась в 12 ч. 30 мин. ночи, правда, с хлебом. Но ведь день голодная, на морозе!.. 21 января умер от истощения и неподачи медицинской помощи несчастный Миша Новорусский и до сих пор не похоронен. Всё нужно за хлеб... Несчастная Полина Матвеевна. Господи, какой это ужас. [В] 18 лет родила, лелеяла, блестяще кончил он этой весной и погиб от голода и потому, что ходил без трамвая по 20 километров и от того, что не получил врачебной помощи. Она обращалась с письмом к Жданову и на завод, где он работал, и не получила никакого ответа и помощи ниоткуда. 21 января мне позвонила Зина Цимбалина, жена Юры, и сообщила о его смерти тоже от истощения. В больницу так и не могла его отвезти. Умер брат Ир. Фил. и 11 дней пролежал мертвым дома, пока случайно не зашли его навестить и узнали, что он мертв. Завернули его в одеяло, завязали веревками и отвезли в больницу... В полном смысле город мертвых и мертвый город, без трамваев, без света, без воды, без топлива, без радио, без телефонов, а главное, без пиши, без медикаментов и без врачебной помощи. Покойников подбрасывают во дворы, в сугробы и в подвалы. В нашем доме сегодня оказался в подвале чужой покойник. В нашем доме и во многих местах люди пропадают без вести — уйдут и не вернутся. Подберут и в общую могилу! На кладбищах выстроены сараи для покойников, и как дрова, штабелями, они лежат и не вмещаются. Кругом тоже навалены их куч. На улицах жуткие картины — я видела старуху с иссиня-красными, кошмарными пальцами цепляющуюся за свою авоську и бессильно сидящую на снегу у булочной, а карточку у ней взяли, чтобы достать ей хлеб, вот поест, говорят, тогда встанет. А много хищений и даже убийств из-за хлеба. Может быть, ей ничего не вернули, ни карточки, ни хлеба? И она умрет там на снегу. Видела другую молодую женщину, у которой подгибались ноги, и она бессильно валилась на снег, и ее никак не могли поднять, а ее грудного ребенка держала другая женщина. Жутко выходить на улицу, такие ужасы кругом! Разгул и пир смерти! И никакого просвета. Никаких надежд на освобождение Ленинграда от блокады. Говорят, на западе наши гонят немцев, а у нас здесь ужасно! Выдач продуктов почти никаких нет. Людям предоставляется умирать с голода... У нас в доме был пожар от коптилок. Выгорело 3 квартиры в д. 18-11, 13 и 14. Тогда еще была хоть в прачечной вода, так затушили, теперь воды совсем нет. Сгорели колоссальные дома на Лиговке у ул. Разъезжей, на ул. Пестеля, у Греческой церкви, и без числа по городу…
5 марта.
Давно я ничего не записывала. Так много произошло всего за это время. Уехал наш дорогой мальчик Коля в Томск... Через два часа после отъезда Коли умер у нас на квартире дорогой Викт. Карп. Зеленский, которого с 14 февраля мы взяли к себе в виду его беспомощности и холода у него в квартире... Много хлопот и забот с Новорусской… Поместили ее в больницу...
5 апреля.
Приполз в буквальном смысле Чижевский, так исхудал, что его трудно узнать. Накормила, чем могла, дала ему 50 гр., починила варежки и умоляла его уехать к дочери в Уфу. Жалеет бросить вещи и квартиру, а может быть, сам умрет и тогда всё пропадет...
Умерли Ант. Кир. Яновский и бедная Женя, чем я совершенно потрясена…
7 апреля.
Накануне Пасхи пережили снова невероятный ужас — налет сотен немецких самолетов, по которым нещадно палили наши зенитки, так как у нас весь дом дрожал и трясся. И артобстрел все эти дни почти не прекращался.
Снова эвакуируют усиленно население, запись была до 10 апреля, так как… вероятно, на днях вскроются Ладожские озера и реки. По улицам не пройти — горы талого снега, ручьи, озера и лужи, утонешь. Трудповинность по уборке снега и нечистот. У Тамары Николаевны на службе снаряд попал и вырвал всю стену, она чудом спаслась.
10 апреля.
Еще месяц прожили как-то. Но семья наша поредела. Ушла от нас навеки мать Тамары... Полина Матв. Новорусская в ночь с 9 на 10 марта все же умерла. Мы с Верой, как узнали, пошли в покойницкую, оказалось, что никакой там покойницкой нет, а просто свалены трупы, как дрова, голые в разрушенном сарае без дверей. Искали на морозе ее 2 часа, и это было очень трудно, перекидывать все эти трупы. Наконец нашли ее, голубушку, всю скорченную, замерзшую, лишь по надписи на ноге. Одеть ее было очень трудно, так как-никак не расправить, но все же одели, завернули в простыню, зашили в одеяло и так там и оставили...
26 апреля.
Мы всё еще каким-то чудом живем, хотя от нас остались одни тени, скелеты... Устроилась на работу и получила [карточку] 1 кат. Слава богу!.. Эти дни жутко бомбили... Господи, и когда же это кончится, наконец! Просто чудо будет, если мы всё же выдержим все это и переживем! Мало на это я надеюсь!.. Писем нет совсем ниоткуда и это очень тяжело. От Коли и от Мити получаю только телеграммы...
8 мая.
Боже, всё еще как-то прозябаем, дышим и ползаем. А вот Евг. Ал., как я и думала, не перенес и вскоре после того, как приходил ко мне, умер... Вчера был такой артобстрел, что жутко! Васильевский остров горел, Лиговка, Глазовая, Боровая, ул. Марата без счета разрушенных домов и без счета жертв, так как обстрел был не только днем, но и ночью, когда усталые, замученные люди спали. Какие ужасы творят гитлеровцы, истребляя так нещадно мирное, ни в чем не повинное население! Ведь мы как мыши в мышеловке, уйти нам некуда! Налеты воздушные чуть не ежедневно, и бомбят, и кушать почти нечего, ни воды, ни света нет, народ продолжает умирать и с голоду, и с холоду, и от дальних хождений, так как с 15 апреля и пошла часть трамваев (9, 10, 12, 7 и 3), но всех обслужить они не могут, — давка, ругань, духота. Лекарств нет, в баню попасть трудно, и рискуешь оттуда принести вшей; показался уже кое-где сыпняк, врачей нет, вообще — как [только] мы живем, Господи? Вот опять начался обстрел. Сейчас. Как страшно, боже мой, спаси нас, Владычица Небесная! У Ник. Пав. вчера выбило много стекол на фабрике и разбило стену. Около Бориса недалеко разорвался снаряд, и полетели стекла; школу и детбольницу на 2-й Советской, около них, разбило. И не видно никакого конца этому...
15 мая.
Мы всё еще живы, боже! Воздушные налеты ежедневно. Сегодня начали с 7 ч. вечера и я уже больше не ложилась. А днем около 5 ч. был жуткий обстрел снова и, вероятно, нашего района, так как пули [«Пуль» там быть не могло. Очевидно, речь идет об осколках снарядов — Прим. ред.] визжали, и снаряды рвались где-то совсем близко от нашей школы, где я в это время разбирала библиотеку. Вера ходит сонная, ничего не может делать. От Коли телеграмма, зовет в Томск. Но куда мы поедем, ведь сил-то нет совсем, все худеем и чахнем. Питание ведь не улучшилось, а еле-еле поддерживается. Всё пугают, что немцы задушат нас газами. А газоубежище у нес в беспорядке… Господи, когда же конец этим мукам?!.. Мы обреченные…
… Я все плачу… Ездила в Токсово…
… Привезла от Тепловых 2 литра молока по 100 р. литр и за 2 яйца и 2 кусочка булки, что у меня было с собой.
23 июня.
Наша непрерывная цепь страданий все продолжается и никакого проблеска, никакого конца этим страданиям не видно! Правда, с питанием стало получше и вода, наконец, пошла у нас на дворе, хоть недалеко и невысоко…
(… Чуть не умер Ник. Пав., — отравился настойкой. Едва спасли.)
… Садили огород… Насобирала много щавеля, крапивы, одуванчиков, подорожников и лебеды для супа…
… Я все время плачу, исхудала до последних пределов и все мне не мило, дошла до какого-то полного отчаяния. Поддерживает лишь молитва…
… Хоть бы он, любимый… выкарабкался, ведь он так худ, истомлен и истощен, ведь целый год работал без одного выходного дня! А теперь так давно уже болен, в больнице. Вот какой для нас отдых — или в больнице, или на кладбище! Надолго ли меня хватит, не знаю, и не знаю, откуда у меня берутся еще силы ходить и все делать. Голова очень кружится и в ушах непрерывный звон.
26 июня.
Как тяжело на душе, как трудно справляться с немцами. Опять какой-то город взяли. Что медлят наши союзники и не открывают 2 фронт на Западе? Ведь это отвлекло бы их от нас. А нам одним отбиваться от такой силы так тяжело! Была у Ник. Пав. в больнице, все это наспех, высунув язык, едва попала на последний трамвай. Домой пришла лишь в 11 ч. вечера. Устаю неимоверно, в трамваях и поездах сущий ад, в квартире грязь, а убирать некогда. То к папе, то на огород, то в Токсово — везде все насажено, все наспех, хватаясь за все, так что сердце готово лопнуть. Отдаю папе почти весь паек, лишь бы он, мой родной, скорее поправился. Настроение у обоих нас раздраженное, подавленное. Сознание обреченности, безысходности и никакой надежды на конец войны, на избавление. Ведь вторую зиму такую нам никак не пережить! Уцелеют разве единицы, кто на хлебном месте, в столовых и т.п. Бедные Борис с Тамарой и Зоей, ведь совсем выбиваются из сил. Господи, помоги нам, сделай чудо, выгони немцев, дай нам вздохнуть, наконец, и оправиться! Живешь одним днем, день ото дня, рвешься, мечешься и без всяких надежд на лучшее! А в природе такой мир и красота!
9 августа.
1½ месяца ничего не записывала: болезнь папы, поездки в огород и в Токсово, дела по дому и хозяйству, наконец, работа в школе — не оставляли буквально ни одной минуты, и это лучше, так как думать и горевать некогда. А горечи на душе так много! Так тяжело я переживаю наши потери на фронте… Севастополь, Ростов, Новочеркасск, прямо сердце обливается кровью, так тяжело все это! Здесь, в Ленинграде, редкий день без обстрелов или тревоги, в домах делают больницы; 3 дня подряд жутко непрерывно палили день и ночь наши, отгоняя немцев. И еще погода! Сплошные дожди, холода, ненастье — на огороде ничего не зреет. И ездить туда так трудно, вымокнешь вся и измучаешься… Ведь в квартире все нет света, и нет ни керосина, ни свечей; спичек в обрез; все плохо, а главное, что решительно не предвидится этому конца. Союзники молчат. Но если нас ждет участь Севастополя? Боже, страшно и подумать! Спаси нас, Господи, от этого ужаса!
11 сентября.
Пишу в больнице на Каменном острове. Дошла до точки, вымоталась вконец. Потеряла 43 кг… У нас в квартире тяжело заболела Маня Крылова, вся распухла и задыхается, не знаю, выживет ли, у нее водянка… Вода, наконец, пошла и на кухне и в уборной… Жутко думать о предстоящей зиме, будет еще ужаснее чем прошлая. В прошлую зиму у нас были дрова, да и силы не те. Возможны бои на улицах… Сдан Новороссийск. Здесь у нас идут бои у Синявино, это около Мги. Хоть бы, наконец, прорвали блокаду и выгнали отсюда, наконец, немцев! Здесь, в больнице, наблюдаю жуткие образы изможденных, изголодавшихся людей, которые выпрашивают у меня отбросы — кости от селедок, кожуру от турнепса и с жадностью это все едят тут же из грязной бумажки. Роются по помойкам, выискивают кожуру от зелени и едят ее, промыв, с солью. До чего мы дошли!..
21 сентября.
Вернулась домой. Сбегала, выкупила мясо, оказалось, ужасная, вонючая солонина. Есть ее мы ели, но с отвращением — воняла псиной. Папа приходит поздно усталый, злой, голодный… Отправились с Верой на огород, выкопали картошку. Ее оказалось всего 20 фунтов, уже было подкопано. Огурцов совсем не было, горох и бобы обобраны, морковь маленькая и мало, капусты много повырублено… Дома холодно, грязно.
… Одолели фурункулы и общая слабость… 27 сентября в 4 ч. был ужасный артобстрел, каждую минуту, в продолжении ½ часа. Снаряд попал в наш дом в окна 1 этажа рядом с парадной. Почти по всему фасаду на Чайковского выбиты все стекла… еще раненые… на меня это очень подействовало, стало плохо с сердцем… Жизнь в вечном страхе, сны в кошмарах. Сегодня видела какой-то страшный оскаленный череп — верно, смерть зовет меня. Живу в вечном безумном страхе бомб и обстрела, боюсь выйти на улицу… Слава богу, засолили капусту 5 баночек, и 3 ящика свеклы и турнепса… Мечтаю уехать к Коле из этого ада, но Н. П. никак не хочет, ждет конца войны в 42 г. Но англичане и американцы 2-го фронта не открывают… Боюсь, что мне не дотянуть… Вера вчера вымыла пол и постирала немного. Спасибо ей. Заедают блохи. Питаемся почти одними овощами.
7 ноября.
Вот с 31 октября я снова в больнице. Проклятые немцы не дают никакого покоя, тревоги по 3-5 раз в день, длинные, стреляют зенитки, а вчера весь день был артобстрел. И ночью нет покоя. С 5 на 6-е и сегодня в ночь было по 2 тревоги, кончились во втором часу ночи. Я не могла спать, мерзла, уходила из палаты на время тревоги.
… Здесь все лучше, чем дома сидеть одной и бегать на опостылевшую службу и там как собачонка мерзнуть тоже... Жалко родного моего мужа, которому холодно, и голодно, и непросто без меня.
9 ноября.
Как тяжело! Сегодня до часу ночи длилась тревога, а потом сразу после отбоя началась жуткая артстрельба беспрерывная. Такой ужас! А люди спят, им хоть бы что! Лишь я, мученица, не нахожу себе покоя. Звонила сегодня по всем 3 телефонам: на работу к мужу, к Борису, домой. Никто не подходит к телефону, и снова жуть берет за дорогих моих — живы ли?!.. Сегодня уже с утра было 3 тревоги, и я даже не могла уходить из палаты, настолько изнемогла после ночных переживаний. На лице у меня отеки, под глазами мешки, в сердце боль. Вероятно, немцы пошли на нас в наступление, чем иначе объяснить такую их активность! Кормят нас уже очень плохо здесь, утром даже каши часто не бывает, на обед щи-хряпа.
4 декабря.
Вечер на 5 декабря. С 25 ноября я уже дома — поторопилась снова выписаться, хотя врач не отпускал, из-за мужа, жаль его очень, и из-за праздничных талонов. Но к ужасу моему их у меня вырезали в больнице, уверяя, что я получу продуктами, но пока я получила один керосин, а ни водки, ни вина, ни селедок, кофе и сладостей всё еще нет. С 30 ноября начала работать. В школе холодина, темно, у Ш. полно вшей, страшно рядом сидеть. Бестолочь там страшная. Зато я избавлена от ночных дежурств, от спанья на вшивом диване. N я отдала свои новые фетровые боты за 300 р., когда они стоят 1800 р.
Дома у нас топится буржуйка. Печь еще ни разу не топили, t 8-13°. А в прошлом году топили печи! Коптилки дымят. В прошлом году были еще елочные свечи, немного, стеариновые. Даже странно вспомнить, что когда-то было светло и людно на улицах, полно всего в магазинах, дома тепло и светло, и весело, звучали голоса молодежи, Коли, Мити, Лени и их товарищей и подруг, бегали 2 кота. Ко мне ходили ученики, звучала музыка, я играла на рояле, бывали в театрах, в концертах, в кино, а сейчас — темно, холодно, пусто, мертво, грязно, всё нагорожено в узлах и чемоданах, работаем все как волы, есть нечего, болеем и когда же будет этому конец?..
Вымирает цвет интеллигенции: профессора, артисты — Черногоров, Вейсберг, Римский-Корсаков, Новорусский, Чахров, Яновский и много их... Если бы дожить до счастья, сойтись всем нам дорогим, родным снова под нашим родным кровом живыми и здоровыми!
30 декабря.
Вот прошли и обещанные провидцами 27 и 28 декабря, когда, якобы, должен был быть конец войны, и Новый 43 год наступает, а конца совершенно еще не видно! И тов. Сталин тоже ошибся, ведь он говорил, что в 42 г. обязательно кончится война, а она все тянется и тянется! Это наши союзники подводят нас... Вчера с 7 ч. вечера началась тревога, гудели самолеты ужасно. Пальба по ним из зениток была всю ночь! В 12 ч. ночи мы оба с Н. П. оделись в шубы и калоши и так сидели и дремали, я не заснула всю ночь.
… Утром не могла встать, болели сердце и голова, и страшная слабость. У меня бюллетень. С 23 декабря воспаление тройнично нерва. Угрожают уволить меня с работы. Да с N противно и работать — она все клянчит, жалуется и тянет со всех, что придется. Противно уж очень. Хочется своего живого дела. Я так соскучилась о музыке! Пока не дают о себе знать проклятые немцы, я человек, а как завоет сирена, или начнется обстрел как 11 декабря, когда столько погибло здесь народу или налет как вчера целой массы их, — я выбываю из строя... Хорошо что Н. П. с 8 на 9 октября [Месяц вызывает сомнение — Прим. ред. ] не ночевал на фабрике. У них в эту ночь пострадало 30 человек: 4 убито, 6 тяжело ранено, 20 легко ранены. Все стекла повыбило. Утром он застал хаос, и пришлось ему всё восстанавливать. Теперь снова всё в порядке.
1943 год
Почти 2 мес. ничего не записывала. До 12 января бюллетенила, а потом начала работать уже в 190-й начальной школе. Ожила в возне с ребятами и хор, какой ни на есть, с музыкой.
За это время немец ужасно безобразничал, по несколько тревог в день бывает. А 15 февраля он совсем сошел с ума — так шпарил из орудий весь день и столько сделал разрушений жилых домов (и что это ему даст, зверю!), что ужас... Как тяжело терпеть. У нас уже с месяц нет воды... Завтра (если доживем) ровно год, как уехал родной мой Колюня, и как умер дорогой Виктор Корн.!
10 марта.
Обстрелы и тревоги всё продолжаются. Всё также влачим ужасное, полуголодное существование... Меня потрясло извещение о внезапной смерти А. А. Истоминой. Снова не сплю, задыхаюсь, с сердцем бог знает что делается. Ноги дрожат и подгибаются, снова бюллетеню, вероятно с 12 марта опять лягу в больницу. Замучилась, необходим отдых, иначе не вытянуть. От Коли и Мити, слава богу, есть известия. Боюсь сильно, что не дождаться мне свидания с ними.
14 марта.
Снова я в больнице, так как замоталась приготовлением к олимпиаде, а затем заболела 3 марта на просмотре наших номеров в 188 школе... Мальчишки очень хулиганили и один, подкравшись сзади, ткнул меня палкой в спину.
… В палате 6 истощенных, замученных немцами. Тревога 5-6 раз в день и артобстрел.
20 марта.
Лежу сегодня целый день, так как снова пережили жуткую ночь. С 8 ч. вечера началась тревога, жутко били зенитки, и ночью немцы проклятые бросали бомбы. Трясся весь наш огромный дом (бывшая Знаменская гостиница) полный несчастных, больных, настолько изможденных, что не могут встать и равнодушны ко всему, к смерти. И я тоже уж больше никуда не хожу, но спать не могу. Вчера получила передачу и известие, что Н. П. жив и здоров, и цело пока наше жилище. С ужасом снова жду ночи и воя сирены. Боже, ведь около двух лет живем в таком аду! И конца не вижу.
Вчера в 10 ч. вечера снова была тревога; сидела, не раздеваясь, у радио, ожидая что-нибудь о положении на фронтах, но не дождалась, разделась и легла, но ночью снова была кошмарная тревога, без конца стреляли зенитки, а он все летал и кружил здесь, опять сбросил бомбу так близко (оказывается, д. 110 по Невскому, а наш 118), что у нас кровати заходили ходуном и дом зашатался. Все вскочили, всем предложили одеться и идти вниз. Я сошла по черной лестнице куда-то вниз, оказалось, в столовую. Там холодно. И лишь в 7 ч. вечера я вернулась обратно. Отбой был, когда я подходила уже к своей кровати. За это время он сбросил 4 бомбы, говорят, на ул. Марата. Целится, очевидно, в вокзал. Когда кончится эта пытка! О своих ни о ком ничего не знаю. Днем снова начался артобстрел. Господи!
26 марта.
Каждую ночь, а вчера с 8 ч. вечера тревога за тревогой Зенитки бьют, а немцы всё же прорываются. Ночью опять нас погнали всех вниз.
[Апрель] Боже, будет ли конец! Мы еще живы. Но ежеминутно может быть смерть. 23 марта я вышла из больницы, а со 2 апреля снова на работе. И всё время не прекращаются ни артобстрелы, ни налеты. 2-3 раза в день воют сирены. Ходить по улицам не позволяют. Штрафуют, трамваи стоят, жизнь замирает. После прорыва блокады особенно участились и артобстрелы и налеты. Но мы всё еще прозябаем и ползаем. Опять забота об огороде. Вчера уже посадила картошку, турнепс, свеклу, морковь. В Токсово получила пропуск, и там сделаю 3-4 гряды. В Летнем саду будет у меня 5-6 гряд под картошку, турнепс, репу. Но что вырастет, и что мне из этого попадет? А труда много бесконечно. В Токсово иногда достаю молоко за 150-180 р. литр, моюсь там в бане, там светло, электричество, и спать дома спокойно и чисто. Никаких обстрелов и бомбежек.
Эту неделю снова проболела, пробюллетенила. Плохо с сердцем.
Kommentit
Lähetä kommentti